Пресса про нашу историю, История Николаева Опции

[Николаевский кондуктор]

Не знаю куда это кинуть и начал новую тему!
Это заводская многотиражка, написано интересно, надо делать вылазку...

[Николаевский кондуктор]

Продолжаем "Гаврилиаду"
Сегодня мы узнаем кое что про наш Некрополь!


Древние напутствия

Городской некрополь – сложный организм. Он быстро откликается на изменение нашего менталитета, эстетики и системы ценностей. Это зеркальное отражение общинного самосознания.
Как мы хороним близких людей? Какие им ставим памятники? Как формируем географическую планировку и топонимику погребальных сооружений? Как ухаживаем за могилами? Как? Как? Как? Таких «как» набирается довольно много.
Живым надо многому учиться у мертвых. Это будет полезно еще и потому, что все мы живые только ВРЕМЕННО.
В Николаеве целых 13 кладбищ. За время существования города здесь похоронено более 3 миллионов 500 тысяч человек. Откуда такая цифра?
Демографы подсчитывают количество умерших горожан (селян) по следующей формуле: число живущих прямо пропорционально числу поколений и обратно пропорционально хронологическому возрасту поселения + погрешность, которая высчитывается по специальной методике. Для нашего города эта цифра приблизительная и… лукавая. В ней не учтены эпидемии, социальные катаклизмы и природные катастрофы, происходившие в корабельном крае на протяжении 220 лет. Сегодня можно с уверенностью сказать только то, что количество умерших николаевцев в несколько раз превышает количество живущих.
Мертвые сородичи во многом определяют нашу жизнь. Мы это понимаем и пытаемся оформить свою память об усопших определенным образом. Чаще всего это происходит через надгробные надписи, или эпитафии. Именно эпитафия позволяет нам проследить эволюцию такой тонкой материи, как нравственный менталитет городской общины – отношения людей к ДОБРУ и ЗЛУ, ЛЮБВИ и НЕНАВИСТИ, ВЕРНОСТИ и ПРЕДАТЕЛЬСТВУ.
Консервация скорби
и напутствия
Эпитафия зародилась в Древней Греции и означает в переводе «надгробная надпись». В архаическую эпоху греки обходились без надписей. Специально обученные ораторы произносили на похоронах скорбную речь, получали деньги и уходили. Однако слова – колыхание воздуха. Они скоро забывались, и горе утраты оставалось публично не востребованным. В эллинистическое время ошибку исправили. Краткое содержание поминальной речи стали выбивать на камне. Это позволяло родственникам социализировать интимное переживание скорби и генерировать свое минорное настроение в поминальные дни. Постепенно сложился целый литературный жанр, который распространился по всему миру.
Эпитафия многолика. Она живет по своим правилам и законам. Это может быть поэзия и проза, религиозное напутствие и светское предупреждение. Эмоциональная окраска надгробной надписи колеблется в самом широком диапазоне: от предельно серьезной до убедительно проникновенной.
Перед смертью – все равны, поэтому эпитафия наднациональна и различается только в религиозном контексте представлений о загробном мире.
Городская община – устойчивое сообщество людей. Жители унифицировали свое неповторимое представление о смерти и оставили уникальный отпечаток на содержании погребальных текстов.
Побродим по старому николаевскому некрополю.
На старом некрополе
Старое николаевское кладбище немного моложе города. Татьяна Губская – специалист по истории старого некрополя – считает, что первых покойников хоронили где-то на берегах Ингула, ближе к Военной Слободке. В 1789 году еще никто не знал, в какую сторону будет развиваться Николаев. «Пионерным» захоронением старого кладбища следует считать могилу греческого архимандрита Захария Петропуло – он скончался в 1808 году.
Самые древние эпитафии Николаевского некрополя носят религиозный характер. В ограде кладбищенской церкви во имя Всех Святых компактно расположены могилы священников. Надгробные надписи здесь лаконичны и консервативны. Это в основном евангельские тексты: «Господь был с ним – и во всем, что он делал, Господь давал успех», «Благословен ты в городе, и благословен на поле!», «Господь один водил его!». Нет оценочных суждений и накала эмоций. Есть даты жизни, имя и духовный сан. От поколения к поколению эти люди привносили в наши отношения подвижничество и бескорыстное добро.
Консервативные эпитафии клириков соседствуют с творчеством светских поэтов и философов. Гражданские погребальные надписи этого времени рассчитаны на прямую читательскую рефлексию: «Убит в штыковом бою…», «Студентка одесской консерватории Любовь Бавтоловская…», «Титулярный советник Лавров…», «Юнкер Петр Андреевич Антонов…». Многие тексты заканчиваются рифмованными строками. Поэзия не безупречна, но проникновенна и… честна.
Я вновь один – и вновь кругом
Все та же ночь и мрак унылый,
И я в раздумье роковом
Стою над свежею могилой.
Чего мне ждать, к чему мне жить,
К чему бороться и трудиться?
Мне больше некого любить,
Мне больше некому молиться…
Обращение к читателю-прохожему от лица покойника – свидетельство монолитного нравственного восприятия мира. Грань между ДОБРОМ и ЗЛОМ, ЖИЗНЬЮ и СМЕРТЬЮ, ЛЮБОВЬЮ и НЕНАВИСТЬЮ не размыта, как в современном сознании, а сохраняет первозданную генетическую цельность.
Есть смысл процитировать еще один абзац из рукописи Татьяны Губской: «…В церковной ограде, слева от входа, стоит черный мраморный памятник над семейным склепом Жеребцовых. Первым в возрасте 22-х лет тут был погребен Михаил Матвеевич (1861-1883 гг.); пережив сына на 11 лет, сошел в могилу его отец – Матвей Иванович (1831-1894 гг.). Через 10 лет не стало матери – Екатерины Ивановны (1841-1914 гг.).
Родителям пришлось пережить смерть единственного сына, и это горе отразилось в погребальной поэзии».
Здесь уже не до критики поэтических конструкций. Это обнаженная скорбь.
Упокой, Всесильный Боже,
Ты родителей сердца!
Этот сын всего дороже
Был на свете для отца
И для матери… Отныне
Им уж радостей не много,
Но до гроба скорбь о сыне
И о нем молитвы к Богу!
Эпитафия бесхитростна. В последней четверти ХIХ века люди стали обращаться к услугам «образованных стихотворцев». При похоронных конторах начали работать недоучившиеся студенты и семинаристы, которые за небольшую плату могли написать газетный некролог или надгробную надпись в стихах. Искреннюю «народную» поэзию сменили рифмованные штампы, эпитафия обрела налет мещанства и казенщины.
Брось сюда свой взор, прохожий,
Здесь покоится раб Божий…
Иногда стихотворная надпись «кочевала» по нескольким надгробным плитам, с мелкими поправками на пол и возраст.
Ушел(ла) из жизни ты внезапно,
Оставив близких горевать,
Покинул(ла) мир ты безвозвратно,
Свеча осталась догорать.
Очень часто эпитафию выбирали при жизни. Татьяна Губская цитирует надпись на могиле генерал-майора жандармерии Ореста Дремлюги, который выбрал для себя лирическое четверостишие А.С. Пушкина.
Пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть,
И равнодушная природа
Красою вечною сиять.
Очень часто на николаевском некрополе «цитируется» русский поэт конца ХIХ века С.Я. Надсон:
Не говорите мне: «он умер». Он живет.
Пусть жертвенник разбит – огонь еще пылает,
Пусть роза сорвана – она еще цветет,
Пусть арфа сломана – аккорд еще рыдает.
Разрыв времен
После революции и гражданской войны эпитафия, как литературный жанр, остается невостребованной на николаевском некрополе. На памятниках этого времени выбиты только фамилия, имя, отчество, даты жизни и… очень редко профессия усопшего. Например: «Павел Георгиевич Сизов. 1893-1924. Ответственный советский работник».
В 30-е годы тексты на памятниках практически исчезают. Иногда на детских могилах можно встретить: «Спи, мой маленький мальчик» или «Моя милая Зиночка, погасла твоя ранняя звезда».
Старая погребальная традиция прерывается, атеистическая идеология советского государства отрицает загробный мир. Одновременно меняется материал и архитектура памятников. Исчезают мраморные ангелы и деревья с обрубленными ветвями. Их сменяют металлические паруса-обелиски.
В хрущевскую «оттепель» старая культурная традиция эпитафии постепенно начинает возвращаться на некрополь, но… в новом качестве. В текстах появляется социальный статус покойного. Например:
Спи, мой дорогой муж, кандидат педагогических наук…
Или такая надпись:
Дорогому дедушке, отцу и мужу от внуков, детей, супруги и работников «Николаевплодсемовощ»...
Эпитафия, по меткому выражению Игоря Губермана, становится прообразом глянцевого журнала. Родственники стремятся оформить общественную значимость жизненного пути усопшего. Надгробные надписи содержат перечни орденов и званий, иногда указываются даже грамоты министерств и ведомств, в которых трудились покойные. Вот типичная надпись конца 70-х годов:
Кавалеру ордена «Знак почета», победителю соцсоревнования 1967, 1968, 1971 годов, обладателю звания «Лучший по профессии» от коллектива термического цеха завода «Дормашина».
Государство контролирует личность от рождения до смерти, поэтому погребальная традиция претерпевает метаморфозы. Кварталы кладбищенской территории, появившиеся при советской власти, напоминают безликие спальные районы социалистического домостроения. Однотипные памятники, железные оградки и… унифицированные эпитафии.
Сегодня кладбищенский символизм постепенно возвращается на наш некрополь. Этическое содержание старого погребального обряда становится вновь востребованным.
Этому есть объективная причина. В общественном пространстве нет места для интимной скорби. Траур, как правило, ограничивается собственно похоронами, поминками и некрологом. Близкие родственники испытывают потребность в более глубоком выражении своих скорбных чувств. Эпитафия возвращает свою нравственную нагрузку. Она становится хранительницей печали всех живущих.
Сергей Гаврилов.

http://www.vn.mk.ua/stories.php?id=15146